«Иди в сарай!» — говорил отец дочери, когда наступала ночь, и сам шёл следом. Проследили — обомлели.
На первый взгляд всё было обыденно. Отец — крепкий, молчаливый мужик, бывший лесник. Дочь — тихая, бледная девочка лет двенадцати, вечно с растрёпанной косой и взглядом в пол. Жили они на краю деревни, у самой опушки. Дом старый, покосившийся, а рядом — тёмный, почерневший от времени сарай. Внутри — ничего примечательного: инструменты, сено, пара клеток для кур.
И всё бы ничего, да только каждую ночь отец говорил дочери строго, без капли эмоций:
— Иди в сарай.
И девочка, не переча, молча шла. Он — за ней. Запирались они изнутри, и до рассвета — ни звука.
Соседи шептались. Кто-то пытался говорить с отцом — тот смотрел исподлобья, молчал, только крепче сжимал топор. Спрашивали девочку — та и вовсе не отвечала, словно онемела.
Однажды трое деревенских парней, поддавшись любопытству и хмелю, решили проследить. Ночью притаились за стогом, когда по привычке услышали:
— Иди в сарай.
Они крались осторожно, прячась за кустами, пока двери сарая не захлопнулись. С минуту — тишина. А потом…
Загорился тусклый свет. Сквозь щели стены они увидели, как отец и дочь стоят в круге, выложенном старыми костью и пеплом. Девочка начала дрожать, а отец что-то бормотал, поднимая руки к потолку. И тогда — стены сарая затряслись, воздух загудел, и в центр круга выползло нечто… чернильное, мохнатое, с глазами, как угли. Оно потянулось к девочке, но отец шагнул вперёд и закричал:
— Она не твоя! Пока я жив — не твоя!
Тварица зарычала, но отступила обратно в темноту, растворяясь в дыме. Свет погас. Всё стихло.
Парни от ужаса не могли пошевелиться. Только под утро осмелились уйти, бледные, молчаливые.
С тех пор никто больше не смеет даже глядеть в сторону того сарая. А отец всё так же говорит:
— Иди в сарай.
И ночь — снова начинается борьба.
— Иди в сарай.
Ночь за ночью ритуал повторялся. Девочка шла, отец — за ней. Сарай становился границей между их миром и чем-то иным. Тварь приходила каждый раз. И каждый раз отец удерживал её, уговаривал, торговался, кричал — и каждый раз уходил на рассвете живым, но всё более иссушенным, будто тень себя прежнего.
Однажды — весной, в полнолуние — девочка не пошла.
Стояла у порога и смотрела на отца. В глазах — не страх, не покорность. Решимость.
— Я не пойду, — сказала она.
— Ты должна, — жёстко ответил отец. — Без этого она вырвется.
— Я знаю, — тихо сказала дочь. — Но теперь я готова.
Отец побледнел, но уступил. Словно ждал этого момента.
Они вместе вошли в сарай, но на этот раз в круг встала только она. Он остался за чертой. Бормотания — теперь её. Руки подняты — теперь её. И тогда, как всегда, из тени вылезло Оно.
Но на этот раз — что-то пошло не так.
Существо остановилось. Замерло. И… склонилось. Почти с уважением.
— Приняла, — прохрипело Оно. — Наследница.
Отец упал на колени.
— Катя… ты уверена?
