– Начинается… – Андрей поморщился. – Давай не будем опять…
– Конечно, не будем! – я встала. – Мы вообще теперь ни о чём не говорим. Только пироги передаём. С капустой.
Он ушёл в спальню. А я осталась на кухне, смотрела на эти чёртовы пироги и думала – вот так и живём. Муж всё дальше, семья его где-то там празднует без меня, а я как прокажённая. И ведь что самое обидное? Я же правду сказала тогда. Только правда эта никому не нужна оказалась.
Телефон пискнул – сообщение от соседки тёти Вали: «Оленька, видела твоего на маминых фотках. Грустный такой. И ты там одна совсем. Может, помиритесь? Всё ж таки родня…»
Родня. Как же достало это слово.
А на следующий день Андрей не пришёл ночевать. Позвонил в десять вечера:
– Я у мамы останусь. Надо кое-что обсудить.
И гудки.
Я сидела в темноте и впервые по-настоящему испугалась. Потому что поняла – вот оно. То, чего я боялась больше всего. Выбор. Он выбрал. Не меня.
Три дня от Андрея не было ни слуху, ни духу. На работе сказали – взял отпуск за свой счёт. Телефон не отвечал. Я металась по квартире как тигр в клетке: то злилась, то плакала, то хотела всё бросить и поехать к свекрови. Гордость только держала.
На четвёртый день он влетел в квартиру бледный, взъерошенный:
– Оля! Быстрее! Маме плохо!
Я вскочила с дивана:
– Что случилось?
– Сердце… В больницу увезли… – он схватился за голову. – Нужны деньги на операцию. Много. Очень много.
Я застыла. Что-то внутри щёлкнуло. Как тогда, с историей про «лечение» Людмилы.
– Андрей, – медленно сказала я. – А ты сам в больнице был?
– Нет, Люда звонила. Сказала, срочно нужно двести тысяч. Безналом можно…
– Покажи.
– Что?
– Заключение врачей. Диагноз. Счёт из больницы. Что угодно.
Он осёкся на полуслове:
– Ты что, мне не веришь? Мать при смерти, а ты…
– Верю. Но хочу видеть документы.
– Да какие документы?! – заорал он. – Ты совсем… Родная мать! При смерти!
– Тем более, – я старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось как бешеное. – Если всё так серьёзно, должны быть бумаги. Диагноз, направление на операцию, счёт. Принеси – и я сразу же переведу деньги.
Он хлопнул дверью так, что задрожали стёкла.
Я не спала всю ночь. В голове крутилось: а вдруг правда? Вдруг я ошиблась, а там реально беда? Утром не выдержала – позвонила своей тёте Маше, она в той же больнице медсестрой работает. Спросила как бы между делом – мол, не видела Нину Петровну?
– Какую Нину Петровну? – удивилась тётя.
– Свекровь мою. Говорят, с сердцем увезли…
– Первый раз слышу, – отрезала тётя. – У нас сейчас вообще кардиологию на ремонт закрыли, всех в третью больницу везут.
Я открыла инстаграм свекрови. Последний пост – три часа назад: фотка с дачи, грядки с клубникой. Подпись: «Утро начинается с любимого огорода! »
В этот момент в дверь позвонили. На пороге стоял Андрей. Какой-то серый, осунувшийся.
– Вот, – он протянул мне телефон. – Смотри.
В телефоне – переписка с Людмилой:
«Люд, я в больнице был. Нет там мамы. И в третьей тоже нет. Что происходит?»
«Андрюш, ну ты чего? Просто нужны деньги, а ты…»
«То есть мама здорова???»
«Ну здорова, и что? Зато Олька твоя теперь поймёт, как больно, когда родне отказывают!»
Я молча вернула телефон.
– Прости, – одними губами сказал он.
– За что? За то, что поверил? Или за то, что им поверил?
Андрей сел прямо на пол в прихожей. Обхватил голову руками:
– Как же так… Как они могли… Родная мать…
– Могли, – я села рядом. – И ещё раз смогут. И ещё. Пока мы позволяем.
– Знаешь, – он поднял на меня глаза, – я ведь правда думал, что ты… что это ты во всём виновата. А теперь…
Я молчала. А что тут скажешь? Двадцать лет манипуляций, вранья, давления – и вот он, момент прозрения. Больно? Конечно больно. Но без этой боли никак.
– Что делать будем? – спросила я наконец.
Он встал, расправил плечи:
– Я сам. Только… побудь рядом, ладно?
И достал телефон.
К свекрови поехали вместе. Я сначала отнекивалась – мол, сам справишься, но Андрей настоял:
– Нет уж. Хватит по одному бегать. Семья мы или кто?
Нина Петровна открыла дверь и застыла на пороге:
– Господи, явились! А я думала…
– Здравствуй, мама, – голос у Андрея был какой-то деревянный. – Поговорить надо.
В комнате уже сидела Людмила. При виде нас вскочила:
– Ой, братик! А я как раз маме рассказываю…
– О больнице? – перебил её Андрей. – Или о том, как ты решила маму «больной» сделать, чтобы нас проучить?
Свекровь побледнела:
– Что значит «сделать больной»?
– А то и значит. Не было никакой болезни, мама. И в больницу тебя не увозили. А деньги на «срочную операцию» Людка хотела…
– Людочка! – ахнула свекровь. – Правда, что ли?
Людмила вскочила:
– Да вы что, сговорились? Андрюш, ты же сам просил! Сам звонил!
– Вот именно – просил, – он достал телефон. – И переписка наша вся здесь. Хочешь почитаю? Особенно про то, как ты хотела Олю проучить?
В комнате повисла тишина. Было слышно, как тикают старые ходики на стене – те самые, которые я помню ещё со дня нашей свадьбы.
– Мама, – Андрей сел напротив свекрови. – Я всё понимаю. Мы – семья. Должны помогать друг другу. Но враньё – это уже слишком.
– Сынок…
– Нет, дай договорю. С этого дня всё будет по-другому. Никаких больше переводов «на лечение», которое оказывается путёвкой в Эмираты. Никакого вранья про болезни. Хотите общаться – давайте общаться. Хотите быть семьёй – давайте будем. Но честно.
Людмила фыркнула:
– Да это всё она! – она ткнула пальцем в мою сторону. – Крутит тобой, вертит! Родную семью настраивает…
– Хватит! – Андрей стукнул кулаком по столу. Первый раз в жизни я видела его таким. – Хватит врать! Хватит манипулировать! Ты – моя сестра. Ты – моя мать. Я вас люблю. Но это не значит, что я позволю вам и дальше…
Он осёкся. Свекровь плакала.
– Мамуль, – он пересел к ней, обнял за плечи. – Ну что ты? Я же не отказываюсь от вас. Просто давайте жить по-человечески. Без вранья этого, без манипуляций. Без попыток давить на жалость. Если нужна помощь – говорите прямо. Если просто соскучились – приходите в гости. Но больше никакого…
– Предательница! – вдруг взвизгнула Людмила. – Вот кто ты! Брата против семьи настроила!
Я встала:
– Люда, а ты никогда не думала, что это ты предала? Не я придумала историю про мамину болезнь. Не я врала про лечение, собираясь в Эмираты. Не я…
– Да пошли вы! – она схватила сумку. – Подавитесь своими деньгами!
Хлопнула дверь. Мы остались втроём.
– Андрюша, – свекровь утёрла слёзы. – Сынок… А ты правда нас не бросишь?
– Не брошу, мам. Но всё будет по-другому. Правда, Оль?
Я кивнула. На душе было удивительно спокойно. Может, потому что впервые за долгое время мы говорили честно. Без масок, без попыток давить на жалость. Просто говорили.
– Чаю хотите? – вдруг спросила свекровь. – У меня пирог есть. С яблоками.
– Давай, мам. Только…
– Знаю-знаю. Без попыток напомнить, что я его всю ночь пекла и надорвалась.
И вдруг улыбнулась – впервые за весь вечер. Несмело так, виновато. А я подумала – может, не зря всё это было? Может, иногда нужно дойти до края, чтобы начать всё заново?
Мы просидели на кухне до поздней ночи. Пили чай, говорили – обо всём на свете. Свекровь достала старый альбом, показывала фотки молодого Андрея. Я листала, смотрела – и впервые за долгое время чувствовала: вот она, настоящая семья. Без вранья, без манипуляций. Просто родные люди за одним столом.
А через неделю Людмила позвонила Андрею. Сказала: «Прости». И знаете что? Это было важнее всех денег мира.
