— Это что? Девочка?.. Я ждал сына.
— Саша, это же наша дочь…
Его слова вонзились в меня острием. Я ещё дышала лихорадочно после родов, прижимая к груди новую жизнь — крохотное существо с нежной кожей и сморщенным личиком.
Миг назад переполнявшая меня радость схлынула, уступив место пустоте.
Александр возвышался над больничной койкой, будто посторонний. Знакомые черты исказились — в его взгляде не осталось ни капли той нежности, что я знала прежде.
— Ты должна была родить сына, а теперь ты хочешь, чтобы я двоих баб кормил?
— Саша, мы и без тебя справимся, просто будь рядом, пожалуйста.
Между нами словно выросла стена. Он не шагнул вперёд, не протянул руки к дочери, лишь смотрел сквозь нас, как на досадное недоразумение.
— Ты даже с этим не справилась. Без мужика ты никто, а я уйду, — процедил он, развернулся и вышел, оставив меня застывшей от шока.
Медсестра, которая зашла через минуту, ничего не спросила, просто молча дала мне платок и забрала малышку в кроватку.
Я не могла понять — как это возможно? Ведь еще вчера мы вместе перебирали имена, он гладил мой живот и обещал, что будет лучшим отцом в мире.
Следующие сутки слились в туманное марево. Врачи что-то говорили о восстановлении, кормлении, режиме. Я кивала, но мысли были далеко.
Когда мы с малышкой вернулись домой, Саша встретил нас с каменным лицом. Он уже собирал вещи.
— Ты загнешься тут, — бросил он, запихивая рубашки в сумку. — Я еще вернусь лет через 30 — посмотрю, во что ты превратишься. Грязь и нищета.
Я прижимала к себе дочку, не в силах вымолвить ни слова. Мир рушился с оглушительным грохотом, и каждый его камень падал прямо на меня.
В проеме двери появилась грузная фигура. Мой дед, Степан Карпович, выпрямился во весь свой немалый рост. Его глаза, обычно добрые, сейчас метали молнии.
— Ты шаг отсюда сделаешь — не возвращайся, — голос деда звучал как раскат грома. — Ноги твоей тут не будет. Это дом моей внучки. И моей правнучки. А ты — мусор, не мужик.
Александр на мгновение замер, потом усмехнулся, схватил сумку и направился к выходу.
Проходя мимо меня, он даже не взглянул на дочь.
Дверь хлопнула так сильно, что со стены упала фотография нашей свадьбы. Стекло разлетелось осколками по полу — точь-в-точь как моя жизнь.
Дед подошел, тяжело опустился на стул рядом. Его большая морщинистая рука легла на мое плечо.
— Поплачь, Настенька. Потом приходи в себя. Жизнь продолжается.
Я смотрела на свою дочь. Такую крохотную, такую невиновную во всем, что произошло.
Она тихо посапывала, не подозревая, что ее отец только что вычеркнул нас обеих из своей жизни. Из моих глаз текли слезы, но в глубине души зарождалось что-то новое — решимость.
— Я отомщу, — прошептала я, целуя нежный лобик дочери. — Но не кулаками и не злобой. А жизнью.
Дед смотрел на меня долгим взглядом.
— Что ты решила назвать девочку? — спросил он наконец.
Я вытерла слезы:
— Маргарита. Пусть будет Маргарита.
— Цветок, значит, — кивнул дед. — Хорошее имя. Сильное.
Первые месяцы слились для меня в бесконечный цикл кормлений, смены пеленок и недосыпа.
Дед стал моей опорой — молчаливой, но надежной. Он приносил продукты, колол дрова, следил за домом, пока я привыкала к материнству.
— Настя, — сказал он как-то утром, глядя, как я укачиваю захныкавшую Риту. — У тебя руки золотые. Помнишь, как пекла раньше?
Я кивнула. До замужества мне нравилось возиться с тестом — булочки, пироги, ватрушки получались такими, что соседи просили рецепты.
— Печь будем, — не спрашивал, а утверждал дед. — Русская печь у нас хорошая. А я на рынок свожу, продавать.
Так началось наше маленькое предприятие. Сначала я пекла самый простой хлеб — по бабушкиному рецепту, на закваске, с хрустящей корочкой.
Дед вез его в райцентр, возвращался с пустой корзиной и несколькими рублями.
— Раскупают, — довольно хмыкал он. — Говорят, такого хлеба давно не ели.
Через пару месяцев я уже пекла не только хлеб, но и булочки с маком, с изюмом, с повидлом. Пальцы вспомнили забытую радость от соприкосновения с тестом. Когда я месила его, все тревоги отступали.
Рита росла удивительно спокойным ребенком. Она словно чувствовала, что мне нужно время — время для работы, время для исцеления. Дед смастерил для нее люльку, которую я ставила рядом с кухонным столом.
