**»Мой настоящий мама всё ещё живёт здесь,» — прошептал мой пасынок однажды ночью. Я посмеялась, пока не начала замечать странные вещи в нашем доме.**
Когда я вышла замуж за Бориса, я думала, что понимаю, что значит стать частью жизни вдовца. Он был так предан памяти своей покойной жены, Ирины, и воспитывал их семилетнего сына, Лёвушку, в одиночку.
Я уважала ту любовь, что он всё ещё хранил к ней, понимая, что она была связана с воспоминаниями о его первой любви и маме Лёвы. Я не собиралась её заменять — я хотела лишь создать новую главу для нас троих.
Первые месяцы нашей совместной жизни были именно такими, какими я их представляла. Лёвушка принял меня с тёплой улыбкой, без той настороженности, которой я боялась. Мы часами играли в игры, читали его любимые сказки перед сном, я помогала ему с уроками.
Я даже научилась готовить его любимые макароны с сыром — с хрустящей корочкой из панировочных сухарей, как он любил.
Однажды, совершенно неожиданно, Лёва начал называть меня «мама». Каждый раз, когда он это говорил, Борис и я ловили взгляды друг друга с гордой улыбкой. Всё казалось идеальным.
Но однажды вечером, после уютного семейного вечера, я укладывала Лёвушку спать. Вдруг он посмотрел на меня своими широко раскрытыми серьёзными глазами.
— **Ты знаешь, моя настоящая мама всё ещё живёт здесь,** — прошептал он.
Я тихонько усмехнулась, проводя пальцами по его мягким волосам.
— **Ох, малыш, твоя мама всегда будет с тобой, в твоём сердце.**
Но Лёвушка покачал головой, крепко сжимая мою руку.
— **Нет, она здесь. В доме. Я иногда её вижу.**
Холод пробежал по моей спине. Я заставила себя улыбнуться, списав это на богатое воображение ребёнка.
— **Это просто сон, дорогой. Спи.**
Лёва улёгся, но во мне поселилось беспокойство. Я постаралась не придавать этому значения, убеждая себя, что он просто привыкает к новой семье, к новой жизни.
Но в последующие дни начали происходить странности.
Я убирала игрушки Лёвушки, но позже находила их в тех же местах, откуда убрала. И не раз, не два — это повторялось снова и снова.
Я меняла расположение вещей на кухне, как мне удобно, но наутро всё возвращалось на прежние места, как будто кто-то пытался стереть мой след в этом доме.
Но самым пугающим было другое.
Я убрала фотографию Ирины с гостиной полки и поставила её на более уединённое место в коридоре. Но на следующее утро она снова оказалась там, где была, идеально вытертая от пыли, словно кто-то заботливо её протёр.
В тот вечер, за ужином, я решила заговорить с Борисом.
— **Ты передвигаешь вещи в доме?** — спросила я, стараясь говорить как можно непринуждённее.
Борис усмехнулся, будто я пошутила.
— **Нет, Бренда, зачем мне это делать? Ты, наверное, просто воображаешь.**
Он рассмеялся, но в его глазах мелькнуло что-то… какое-то беспокойство или нежелание говорить правду. Я не могла понять, но между нами словно выросла невидимая стена.
Через несколько дней я играла с Лёвушкой в гостиной. Он сосредоточенно собирал пазл, высунув язык от усердия, когда вдруг поднял на меня серьёзный взгляд.
— **Мама говорит, что тебе не стоит трогать её вещи.**
Моё сердце замерло.
— **Что ты имеешь в виду, милый?** — стараясь сохранить спокойствие, я украдкой посмотрела в сторону коридора.
Лёвушка наклонился ко мне и прошептал:
— **Настоящая мама. Она не любит, когда ты двигаешь её вещи.**
Он оглянулся через плечо, словно боялся, что кто-то подслушает.
Я замерла, осознавая, что он говорит это не как игру, а как нечто совершенно реальное.
Этой же ночью, когда Борис уснул, я тихо поднялась на чердак. Там он хранил коробку с вещами Ирины. Я не знала, чего ищу, но мне нужно было понять, почему Лёва так себя ведёт.
Я нашла коробку в углу, покрытую пылью, но бережно хранимую. Открыв её, я увидела фотографии, письма Ирины, её свадебное кольцо, аккуратно завернутое в ткань. Всё было таким личным, и меня охватило чувство вины.
Но тут я заметила нечто странное.
Некоторые вещи выглядели так, будто их недавно трогали. И тогда я увидела это — маленькую дверь в дальнем углу, наполовину скрытую за ящиками.
Я замерла.
Я была на чердаке несколько раз, но никогда раньше не видела этой двери.
Медленно я отодвинула коробки и повернула старую ручку. Дверь щёлкнула, открывая проход в узкую комнату с крошечным окном.
И там, на кровати, закутанная в одеяла, сидела женщина.
Я узнала её сразу.
На меня смотрела Эмилия, сестра Бориса.
Я отшатнулась, ошеломлённая.
— **Ты… ты Эмилия, сестра Бориса, да?**
Её глаза вспыхнули страхом, но затем она странно спокойно кивнула.
— **Прости. Ты не должна была узнать так…**
— **Почему Борис ничего мне не сказал? Почему ты здесь?**
Эмилия опустила взгляд.
— **Он боялся, что ты уйдёшь, если узнаешь. Я… я живу здесь уже три года.**
— **Три года?! Ты всё это время пряталась здесь?!**
Она кивнула.
— **Мне некомфортно выходить. Но иногда… я разговариваю с Лёвушкой. Он такой милый мальчик.**
— **Эмилия, что ты ему говоришь? Он думает, что его мама всё ещё здесь!**
Она тихо улыбнулась.
— **Я рассказываю ему о ней. Он скучает. Это помогает ему чувствовать, что она рядом.**
Меня охватил ужас.
Я спустилась вниз и потребовала объяснений от Бориса. Он выглядел разбитым.
— **Я не знал, что всё зашло так далеко…** — прошептал он.
Мы решили установить камеру, чтобы убедиться, выходит ли Эмилия по ночам.
Запись доказала всё. Она приходила к Лёвушке, разговаривала с ним.
Мы не могли так больше жить.
Борис убедил Эмилию обратиться за помощью. Её госпитализировали, и в доме наконец воцарился покой.
Лёвушке было трудно, но со временем он начал понимать правду.
Это была не та история, которую я ожидала, когда выходила замуж за Бориса. Но всё, что мы пережили, сделало нас крепче. Мы стали настоящей семьёй.
