Лариса проснулась с тяжестью во всем теле. Комната плыла, кружилась, отказывалась стоять на месте. У Ларисы горела кожа, а изнутри бил озноб, словно она одновременно оказалась на раскаленной сковороде и в морозильной камере. Рука потянулась к прикроватной тумбочке, нашарила градусник — старый, ртутный, еще от бабушки, таскала его с собой из квартиры в квартиру.
Лариса встряхнула градусник, положила под мышку и снова упала на подушку. В сознании плыли обрывки мыслей. Сквозь дверь в спальню приглушенно доносились разговоры.
Сегодня на обед приходила свекровь. Только этого Ларисе не хватало для полного счастья.
Лариса с трудом сфокусировала взгляд: 40,1.
— Зашибись, — прошептала она пересохшими губами. Так плохо ей не было давно. Рука снова потянулась к тумбочке — там лежали таблетки жаропонижающего. Получится встать? Выползти хотя бы до кухни за водой?
Неожиданно дверь распахнулась — без стука, с размаху. В проеме возник Павел — муж. Весь его вид говорил о раздражении: сведенные к переносице брови, складки у губ. Смотрел на жену как на таракана, которого обнаружил в супе.
Лариса еле приподнялась на локте:
— Паш, мне совсем плохо…
Павел сделал два шага к кровати, рывком сдернул одеяло с Ларисы:
— Что значит «плохо»? Ты собираешься весь день провести в постели? В курсе вообще, сколько времени?
Лариса попыталась удержать одеяло, но руки не слушались. Мокрая от пота футболка прилипла к телу, озноб усилился. Она беспомощно протянула мужу градусник:
— У меня сорок. Только что намеряла.
Павел мельком взглянул на градусник, пренебрежительно скривил губы.
— Температура 40? Не смеши меня! — усмехнулся Павел, видя, как жена пытается укрыться. — А сорок пять почему не намеряла? Или сразу пятьдесят?
Он брезгливо бросил одеяло обратно на кровать, но Лариса уже не пыталась укрыться. Этот тон, эти интонации… Знакомые до боли. Шесть лет брака. Шесть лет этой снисходительности и пренебрежения. Раньше было реже. Теперь — постоянно.
— Ты хоть понимаешь, что мама пришла? — продолжил Павел. — Мы сидим там, как идиоты, ждем, когда ты соизволишь выйти. Стол не накрыт, чай не подан. Это называется хозяйка дома?
Лариса сглотнула. В горле першило, будто наждачкой натерли.
— Паш, давай я тебе объясню, как накрыть на стол, — тихо сказала она. — Честно, я сейчас не встану. Вызови врача, а?
Лицо Павла перекосило от злости. Он навис над кроватью:
— Врача ей! Может, сразу реанимацию? Скорую? МЧС? Слушай, ты уже достала своими болячками. То голова, то спина, то живот. Ты здорова как бык! Просто не хочешь ничего делать!
Лариса закрыла глаза. С каждым словом мужа тяжесть нарастала. Она чувствовала себя боксерской грушей, по которой колотят без остановки. Каждое слово — удар.
— Даже не вздумай просто так лежать! — не унимался Павел. — Накроешь стол, обслужишь мою мать или собирай вещи и уходи!
Лариса распахнула глаза от шока. Да, отношения портились, да, все чаще возникало желание все бросить и сбежать. Но чтобы вот так? За то, что болеет?
— Что ты сказал? — переспросила она, не веря своим ушам.
— То, что слышала, — отрезал Павел. — Я не буду содержать нахлебницу, которая только и делает, что валяется с придуманными болячками и ноет. Или вставай и делай, что должна, или… — он красноречиво кивнул в сторону двери.
С кухни донесся голос свекрови:
— Паша, долго ты там ещё? Чай остыл!
— Иду, мам! — откликнулся Павел и снова повернулся к жене: — У тебя пять минут.
Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Лариса неподвижно лежала, глядя в потолок. Комната все еще кружилась, но теперь к физической боли добавилась другая. Внутри все сжалось от унижения. Шесть лет брака. Шесть лет попыток угодить, понравиться, стать такой, какой ее хотели видеть. Для чего? Чтобы выгоняли из дома с температурой сорок?
За стеной слышались голоса — Павел и его мать. Лариса с трудом поднялась с кровати, придерживаясь за стену. Каждое движение отдавалось болью. Но теперь к физической слабости примешивалось что-то еще. Застарелое, как ноющий зуб, чувство, что её используют. Что она — не человек, а домработница. Кухонный комбайн, который сломался и теперь бесполезен.
Пошатываясь, Лариса дошла до двери и приоткрыла ее. Голоса стали отчетливее.
— …совсем распустилась, — говорила свекровь. — Я тебе сразу говорила, что она не пара тебе, Паша. Видишь, как вышло? Сама не готовит, не убирает, а теперь и при гостях не показывается. Это что за невестка такая?
— Да она вообще обнаглела, мам, — вторил ей Павел. — То у нее спина, то голова, то температура какая-то.
— Правильно сделал, что отчитал, — свекровь громко хмыкнула. — Вот так, Паша, держи её в узде! А то распустилась! Ты же мужчина, в конце концов.
— Да я уже толком не знаю, что с ней делать…
Лариса тихо прикрыла дверь, прислонилась к стене. Голова раскалывалась. Что она здесь делает? Зачем терпит? Откуда взялась эта странная уверенность, что по-другому не бывает? Что так и должно быть?
Мысли путались, но в сознании вдруг всплыло воспоминание. Прошлая зима. Павел с температурой 37,3. Три дня Лариса отпрашивалась с работы, варила бульоны, ставила компрессы, бегала за лекарствами. Три дня, когда Павел лежал и стонал, а она носилась вокруг него, как заведенная. И ни разу не закралась мысль, что он притворяется. Потому что так не поступают с близкими.
А теперь — собирай вещи и уходи. И это с температурой 40.
Внезапно Лариса ощутила, как в ней поднимается что-то. Не слабость, не жалость к себе. Нет, другое. Гнев. Гнев на мужа, на свекровь, но больше всего — на саму себя. За то, что позволяла так собой помыкать.
Она оттолкнулась от стены и, пошатываясь, вышла в гостиную. Свекровь сидела за накрытым столом — сама накрыла, ничего не стоило. Павел рядом. Оба удивленно уставились на вошедшую Ларису. На ней была футболка, прилипшая к потному телу, волосы растрепаны, лицо красное от жара.
— Ну наконец-то! — воскликнула свекровь. — Думала, до вечера ждать придется!
Павел нахмурился:
— Давай быстрее, мы голодные сидим.
Лариса остановилась, тяжело дыша. Ей было плохо, очень плохо. Но внутренний огонь придавал сил.
— Ты прав, — медленно произнесла она, глядя на мужа. — Температура явно даёт бредовые галлюцинации. Ведь я думала, что у меня муж, а не надсмотрщик.
Павел опешил. Такого тона от жены он не слышал никогда. Даже в самых жарких ссорах она всегда сдавалась, отступала, плакала, просила прощения. Но сейчас в ее глазах читалось что-то новое. Что-то опасное.
— Ты что несешь? — не сразу нашелся Павел. — Я ясно сказал: накрывай стол!
Лариса покачала головой. Молча развернулась и вышла из комнаты. Павел с матерью переглянулись — что она задумала?
