Думаешь, она не знает про твои «командировки»?
Марина с силой потерла виски. Голова раскалывалась после бессонной ночи. Перед глазами стоял вчерашний вечер: Игорь в соседней комнате, негромкий голос в телефонной трубке: «Да, все забронировано. Отель у моря. Нет, не волнуйся, дома всё спокойно.»
Она тогда замерла у двери, не решаясь ни войти, ни уйти. А потом долго стояла под горячим душем, словно пытаясь смыть это унизительное чувство – быть лишней в собственном доме.
Утром Марина сидела на кухне, сжимая в руках чашку давно остывшего чая.
На столе, придавленная старой фарфоровой сахарницей – свадебным подарком свекрови, белела записка: «Вернусь через неделю». Три слова, выведенные размашистым почерком мужа. Ни объяснений, ни извинений. Впрочем, как всегда.
Двадцать лет назад начались первые приступы тревоги. Тогда с трехлетней Леной на руках, она впервые столкнулась с его исчезновением.
Она металась между больницами и моргами. Звонила в милицию, рыдала в жилетку подругам, не спала ночами. Лена капризничала, не понимая, куда делся папа. А он вернулся через неделю – загорелый, пропахший чужими духами, с новыми часами на запястье.
«Были срочные дела. Ты же знаешь – работа», – бросил небрежно и ушел в душ, оставив её стоять в прихожей с трясущимися руками и комом в горле.
– Доченька, ну что ты хотела? – говорила тогда свекровь, поджимая губы. – Мужчина должен быть свободен. Вот мой Петя, царствие ему небесное, тоже часто уезжал. А я молчала и ждала.
– Да ладно тебе, Маринка, – вторила подруга Тамара. – Радуйся, что хоть возвращается. Вон мой Витька совсем ушёл, алименты платить забыл, зараза такая.
Сейчас, глядя на записку, Марина вспомнила тётю Веру – единственную, кто всегда говорил ей правду. Месяц назад она навещала её в больнице.
– Присядь-ка, девочка моя, – позвала она тогда Марину. Голос был слабый, с хрипотцой. – Смотрю я на тебя и сердце кровью обливается.
– Ну что вы, тётя Вера, – Марина попыталась улыбнуться. – Всё у меня хорошо.
– Хорошо? – тётя закашлялась, вытерла рот платком. – Ты же живёшь как тень. Когда ты в последний раз что-то делала для себя? Когда радовалась?
Марина промолчала, разглаживая складку на больничном одеяле.
– Мне семьдесят пять, – продолжала тётя Вера. – Знаешь, о чем я жалею? Не о том, что денег не скопила или карьеру не сделала. А о том, что боялась жить. Всё ждала подходящего момента, всё оглядывалась на других. А жизнь – она не ждёт, утекает как вода сквозь пальцы.
– Что же мне делать? – тихо спросила тогда Марина.
– Жить, девочка. Пока не поздно – просто жить.
Телефонный звонок вырвал её из воспоминаний. На экране высветилось «Леночка».
– Мам, ты как? – голос дочери звучал встревоженно. – У тебя трубку никто не берёт, я волнуюсь. Может, забежать?
Марина хотела ответить привычное «всё нормально», но вдруг поперхнулась этими словами.
– Знаешь, Лен, – она сделала глубокий вдох. – Не нормально. Совсем не нормально.
В трубке повисла тяжёлая тишина.
– Опять уехал? – наконец спросила Лена.
– Да. К морю, – Марина невесело усмехнулась. – Слышала вчера, как он с ней по телефону говорил. Даже не таится уже – настолько уверен, что я никуда не денусь.
– Мам, – Лена замялась. – А может, тебе правда к психологу сходить? Я знаю хорошего специалиста.
– Нет, – Марина сама удивилась твёрдости своего голоса. – Знаешь, что я сделаю? Я поеду на море.
– Что?! Мам, ты в своём уме?
– Вполне. Давно хотела увидеть море осенью. Говорят, оно совсем другое – серое, штормовое. Как моя жизнь, – она попыталась пошутить, но вышло горько.
– А работа? А квартира? – в голосе дочери звучала паника.
– У меня отпуск накопился за три года. Светлана Петровна поймёт – она сама через развод прошла. А за квартирой присмотришь?
– Погоди, мам, – Лена говорила быстро, сбивчиво. – Давай всё обсудим. Я сейчас приеду.
– Не надо, доченька, – мягко перебила Марина. – Если я сейчас начну обсуждать, то никуда не поеду. Опять найду тысячу причин остаться, опять начну себя уговаривать потерпеть. Хватит.
Повесив трубку, она несколько минут стояла неподвижно. Внутри поднималась знакомая паника – удушающая, парализующая. «Куда ты одна? Что люди скажут?»
Но поверх этого страха пробивалось что-то новое – злость. На себя – за годы молчаливого согласия. На Игоря – за его уверенность в своей безнаказанности. На всех, кто годами убеждал её терпеть.
Руки дрожали, когда она собирала сумку. Тёплый свитер, джинсы, зубная щетка. Подумав, добавила томик Бродского – единственное, что осталось от прежней себя, той девчонки, которая когда-то мечтала о филфаке.
На кухонном столе оставила записку: «Я тоже вернусь через неделю». Помедлив, приписала: «Не ищи – всё равно не найдёшь».
В кассе вокзала пахло пылью и дешёвым кофе. Женщина за стеклом смотрела на Марину с ленивым равнодушием.
– Куда вам?
– В Крым. В Феодосию, – Марина и сама удивилась, как легко соскользнуло с языка название города, о котором она столько мечтала.
– На сегодня только плацкарт, – кассирша щёлкнула по клавиатуре. – Нижнее место у туалета или верхнее в середине?
– Нижнее, – Марина представила, как будет карабкаться на верхнюю полку, и внутренне содрогнулась.
Плацкартный вагон встретил её запахом варёной курицы и несмолкающим гулом голосов. Соседкой оказалась полная женщина лет шестидесяти с крашенными в ярко-рыжий цвет волосами.
– Я Тамара Ивановна, – представилась она, помогая Марине пристроить сумку. – К морю?
– Да, – Марина замялась. – В отпуск.
– Одна? – Тамара Ивановна окинула её оценивающим взглядом. – От кого-то бежишь или к кому-то?
– Почему обязательно бежать? – Марина попыталась улыбнуться. – Может, просто путешествую.
– Ага, – хмыкнула соседка. – В октябре-то? С таким потерянным видом? Знаешь, дочка, я двадцать лет проводницей работала. Научилась людей насквозь видеть. Особенно женщин, которые вот так – одни, с маленькой сумкой, будто наспех собранной.
Марина отвернулась к окну. За стеклом проплывал вечерний город – серый, промозглый, такой привычный. Интересно, заметил ли уже Игорь её отсутствие? Позвонил ли Лене?
– Я тоже когда-то сбежала, – вдруг сказала Тамара Ивановна. – От мужа-пьяницы. Взяла детей и уехала в никуда. Страшно было – жуть. Но знаешь, именно тогда я впервые почувствовала себя живой.
Она достала из необъятной сумки термос и две пластиковые чашки.
– Чай будешь? С мятой, сама собирала.
От чая пахло летом и какой-то забытой свободой. Марина грела руки о чашку и слушала истории Тамары Ивановны – о странных пассажирах, о городах, проносящихся за окном, о том, как по-разному люди убегают от своих проблем и к своему счастью.
– А ты знаешь, что в Феодосии есть смотровая площадка? – спросила вдруг проводница. – Там наверху старая крепость. Если подняться на закате, море становится золотым. Я каждый раз, как рейс туда выпадал, бегала смотреть.
– Теперь знаю, – улыбнулась Марина.
Ночь в поезде тянулась бесконечно. Стук колёс убаюкивал, но сон не шёл. В темноте вагона то тут, то там вспыхивали экраны телефонов, кто-то негромко храпел, плакал ребёнок.
Марина лежала, глядя в темноту, и думала о том, как странно устроена жизнь. Двадцать лет она боялась сделать шаг в неизвестность. А теперь вот едет в ночном поезде, пьёт чай с незнакомой женщиной и чувствует себя то ли беглянкой, то ли героиней романа.
Телефон завибрировал – пришло сообщение от Лены: «Папа звонил. Психует. Сказал, что ты с ума сошла. Мам, ты правда уверена?»
