– Ну, мама просто хотела как лучше…
– Как лучше?! Злата продолжала переходить от шкафа к шкафу. В них тоже обнаружилось немало пропаж. – А выкинуть половину моих вещей – это тоже «как лучше»? Где мамина картина? Где?!
– Какая картина? Станислав растерянно оглядывал незнакомую обстановку.
– Та самая! Которую мама нарисовала перед… Голос Златы дрогнул. – Последняя её картина! Где она?!
– Может, случайно…
– Случайно?! Злата резко обернулась к мужу. – Как можно выкинуть чужие вещи «случайно»? Твоя мать специально это сделала! Специально! Сначала командовала, как мне жить, теперь вот это! А ты… Ты снова её защищаешь?
– Злат, ну успокойся…
– Нет, это просто… Она замолчала, пытаясь справиться с подступающими слезами. – Знаешь что? Передай своей маме – пусть больше сюда не приходит. Никогда!
За окном догорал июльский вечер. Злата всё никак не могла успокоиться, меряя шагами перевёрнутую вверх дном квартиру. Нет, конечно, всё выглядело «красиво» — в духе Александры Тимофеевны. Шкаф теперь стоял у противоположной стены, диван развернули на девяносто градусов, даже шторы повесили новые. Кружевные. С ламбрекенами.
Три года они со Станиславом копили на первый взнос за эту квартиру, теперь выплачивали ипотеку. Злата помнила, как они с мужем часами спорили о том, какой диван купить — бежевый или серый, где повесить большое зеркало, куда поставить книжные полки. А теперь… Теперь чужой человек просто взял и перечеркнул всё, что они создавали вместе.
«Чужой человек». Злата горько усмехнулась. Если бы. Свекровь. Которая с самого начала дала понять: её сын достоин лучшего. Которая на каждом семейном ужине умудрялась вставить шпильку: то готовит Злата не так, то одевается слишком ярко, то работает слишком много. А уж когда узнала, что невестка не собирается в ближайшее время становиться матерью…
Станислав пытался лавировать между двух огней. «Мама, ну зачем ты так…» – говорил он после очередного «семейного» обеда. Но дальше этих вялых попыток дело не шло. Злата понимала: ему тяжело. Мать всё-таки. Одна его вырастила, на ноги поставила, в люди вывела. Но и её можно понять — она не девочка, а состоявшийся человек. Да, не печёт пироги по выходным и не готова пока менять карьеру на пелёнки. Но разве это преступление?
И вот теперь этот «сюрприз». Самое обидное — картина. Последний подарок от мамы, которой уже четыре года как нет. Наивный морской пейзаж, написанный дрожащей рукой. Не шедевр, конечно. Но самое дорогое, что у неё осталось. Было.
Неделя после возвращения выдалась тяжёлой. Станислав ходил как в воду опущенный, всё пытался помирить жену с матерью. Но каждый разговор заканчивался ссорой.
– Слушай, ну правда, давай завтра к маме сходим? – осторожно начал он за ужином. – Она пирогов напекла…
– Чудесно! Злата с грохотом опустила вилку. – Значит, к ней ты уже успел сбегать? И что, она хоть извинилась за то, что устроила?
– Ну… Она сказала, что хотела сделать нам приятное. Обновить обстановку.
– Обновить? Злата поднялась из-за стола. – Мы с тобой два года выбирали эту мебель! Помнишь, сколько денег на всё потратили? А эти светильники? Я их на распродаже ждала три месяца! И вообще, какое она имеет право выкидывать чужие вещи?
– Да ладно тебе, не всё же выкинула…
Чашка в руках Златы опасно задрожала:
– Стас, это наш дом. Наш! Каждая вещь здесь выбрана нами, куплена на наши деньги. А она просто пришла и… Да как она вообще посмела?!
– Мама просто…
– Что «просто»? – перебила Злата. – Просто решила, что может распоряжаться в чужом доме? Просто выкинула чужие вещи? Просто уничтожила последнюю память о моей маме?
– Ну что ты опять начинаешь… Станислав поморщился. – Зачем обострять? Лучше же помириться и не держать друг на друга зла.
– Знаешь что? Злата медленно подошла к окну. – Иди к своей маме. Ешь её пироги. А меня увольте.
Но через пару дней Станислав снова завёл этот разговор. И снова. Злата держалась. Но каждый раз это стоило ей всё больших усилий. А потом… Потом пришлось сдаться. Чтобы не разрушить семью. Чтобы не выбирать между мужем и собственной гордостью.
Александра Тимофеевна встретила их радушно. Засуетилась, стала накрывать на стол, приговаривая:
– Ой, как хорошо, что зашли! А я как раз пирожки с капустой сделала. Златочка, ты же любишь с капустой?
«Терпеть не могу капусту», — подумала Злата, глядя в чашку. Но вслух сказала:
— Спасибо, но я не голодна.
— Ну как же так, — засуетилась свекровь, подкладывая пирожок. — Совсем отощала, в чём душа держится.
Ключ от квартиры свекрови жёг ладонь. Злата стояла перед дверью, чувствуя, как колотится сердце. Три месяца прошло с того злополучного возвращения из отпуска. Три месяца она терпела эти воскресные чаепития, эти пирожки с капустой, эти взгляды, от которых внутри всё переворачивалось. И каждый раз, каждый чёртов раз она видела на стене пустое место, где раньше висела мамина картина.
«Кошку надо покормить», — напомнила она себе. Александра Тимофеевна укатила в санаторий на две недели, и теперь их со Стасом очередь заботиться о престарелой Мурке. Правда, Стас умчался в командировку, так что вся забота легла на плечи невестки.
Замок щёлкнул. В нос ударил знакомый запах — смесь лаванды, корицы и ещё чего-то приторно-сладкого. Злата поморщилась. Как же здесь всё… чужое. Идеальный порядок, кружевные салфеточки, фарфоровые статуэтки на полках. Целая армия фарфоровых балерин, которые свекровь собирала всю жизнь.
«А ведь это несправедливо», — вдруг подумала Злата, разглядывая безупречно расставленные фигурки. Почему её, Златины, вещи можно было выбросить? Почему её картину, последнюю память о маме, можно было отправить на помойку? А эти безделушки должны стоять здесь, неприкосновенные и священные?
Мурка требовательно мяукнула, напоминая о себе. Злата машинально насыпала корм в миску. В голове крутилась одна и та же мысль: «А что, если?..»
Она медленно обвела взглядом комнату. Да, конечно, Стас будет в бешенстве. Конечно, свекровь закатит истерику. Но разве не они сами научили её, что чужое личное пространство — пустой звук? Что можно прийти и переделать всё под себя, даже не спросив разрешения?
Пальцы сами потянулись к первой статуэтке. Изящная балерина в розовой пачке.
Злата зажмурилась, вдохнула… Выдохнула. Достала телефон и позвонила в компанию, где можно было нанять грузчиков. Одна она не справится.
Через час квартиру было не узнать. Шкаф, как и положено, переехал к другой стене. Диван развернулся на девяносто градусов — прямо как у них дома три месяца назад. Книги поменяли свой привычный порядок, перетасованные, как карточная колода. А балерины… Балерины аккуратно выстроились в коробке, бережно обёрнутые в газетную бумагу.
«Не выбросила же, — успокаивала себя Злата, запирая дверь. — Просто забрала. Спрятала. Пусть поймёт, каково это — когда кто-то распоряжается твоими вещами».
Коробку она поставила в дальний угол кладовки. Руки дрожали, в висках стучало, но внутри разливалось странное спокойствие. Правильное. Честное.
Вечером позвонил Стас:
— Как там мама, звонила? Кошку покормила?
— Да, всё в порядке, — голос звучал на удивление ровно. — Мурка накормлена, цветы политы.
— Вот и славно.
Злата положила трубку и прикрыла глаза. Две недели. У неё есть две недели, прежде чем разразится буря. Две недели, чтобы придумать, как объяснить свой поступок. Хотя… А что тут объяснять? Око за око, зуб за зуб. Не выбросила же. Не уничтожила. В отличие от некоторых.
Перед глазами снова всплыло мамино лицо. Как она рисовала ту картину, с каким упорством выводила кисточкой волны, как радовалась, когда получилось поймать оттенок летнего неба. «Повесишь её у себя», — сказала тогда. — «Будешь смотреть — и меня вспоминать».
Теперь вспоминать можно было, только глядя на пустое место на стене. И от этого внутри поднималась глухая, бессильная злость. На свекровь — за её бесцеремонность. На мужа — за его малодушие. На себя — за то, что так долго терпела.
Но теперь всё будет иначе. Теперь они поймут, каково это — когда в твой дом приходят без спроса и решают, что здесь нужно переделать. Когда твои любимые вещи исчезают, и ты не знаешь, увидишь ли их снова.
Злата подошла к окну. За стеклом догорал очередной летний вечер, но ей казалось, что внутри начинается рассвет. Рассвет новой жизни, где она больше не будет молча глотать обиды. Где справедливость — это не просто слово, а руководство к действию.
А балерины… Что ж, балерины подождут в коробке. В конце концов, это не так уж и долго — всего две недели. Куда меньше, чем три месяца бессильной злости и подавленных слёз.
Телефон взорвался звонком в семь утра. Злата даже не успела поднести трубку к уху, как из динамика донёсся истошный крик свекрови:
— Что ты наделала?! Что ты устроила в моей квартире?!
Злата молчала. Внутри было пусто и спокойно.
— Где мои статуэтки? Где балерины? Я их двадцать лет собирала!
— А где моя картина? — тихо спросила Злата. — Где последний подарок моей мамы?
В трубке повисла тишина. Потом снова крик:
— Немедленно верни всё как было! Слышишь? Немедленно!
— Как было? — Злата усмехнулась. — Знаете, Александра Тимофеевна, я бы и рада. Но ваши балерины… Они такие хрупкие. Знаете, как легко они бьются? Прямо как память о близких людях.
— Что… Что ты с ними сделала? — голос свекрови задрожал.
— То же, что вы сделали с моими вещами. Выбросила.
Телефон взорвался новой порцией криков, но Злата уже нажала отбой.
Через час примчался Стас. Бледный, всклокоченный:
— Ты с ума сошла? Зачем ты это сделала?
— А твоя мать зачем сделала то же самое с нашей квартирой?
— Но это же другое!
– Почему другое? – Злата посмотрела мужу в глаза. – Почему когда твоя мать выкидывает мои вещи – это забота, а когда я делаю то же самое – это преступление?
– Потому что… – Стас осёкся. – Подожди. В каком смысле «выкидывает»? Ты что, правда их выбросила?
Злата молча прошла в кладовку. Достала коробку:
– Вот твои драгоценные балерины. Целые и невредимые. В отличие от маминой картины.
Стас замер, глядя на аккуратно упакованные статуэтки:
– Так ты их…
– Просто спрятала. Чтобы твоя мать поняла, каково это – когда кто-то распоряжается твоими вещами. Когда кто-то решает за тебя, что тебе дорого, а что нет.
Муж тяжело опустился на стул:
– Знаешь… А ведь ты права. Мама действительно перешла все границы. Я просто… просто не хотел этого замечать.
Вечером они отвезли коробку свекрови. Та встретила их с заплаканными глазами, но, увидев целые статуэтки, осеклась на полуслове.
– Вот, – сказала Злата, ставя коробку на стол. – Теперь вы знаете, каково это. И, надеюсь, больше никогда не придёте в чужой дом наводить свои порядки.
Прошло полгода. В их квартире всё осталось по-прежнему: тот же диван у окна, те же светильники, которые Злата когда-то ждала на распродаже. Только на стене теперь висела новая картина — морской пейзаж, написанный профессиональным художником. Подарок от свекрови.
Нет, конечно, это не заменило мамину работу. Ничто не могло заменить последний подарок ушедшего человека. Но сам жест… В нём было признание. Понимание. Может быть, даже раскаяние.
Воскресные обеды никуда не делись. Но теперь они проходили иначе. Без попыток командовать, без колких замечаний. Александра Тимофеевна научилась спрашивать: «А можно?», «А вы не против?», «А как вы думаете?». Злата научилась отвечать спокойно и твёрдо: «Нет, это нам не подходит», «Спасибо, но мы решим сами», «Давайте сделаем по-другому».
А Стас… Стас наконец-то перестал метаться между женой и матерью. Понял, что уважение к родителям не означает слепого подчинения. Что любить мать можно и нужно, но позволять ей разрушать свою семью — нельзя.
Иногда нужна встряска, чтобы понять простую истину: уважение должно быть взаимным. И чужой дом — это действительно чужой дом, даже если тебе не нравится, как там расставлена мебель.
