Оля открыла дверь квартиры своим ключом и весело сообщила из коридора:
— Я дома.
— Оль, привет, — муж вышел к ней навстречу и забрал пакет с продуктами. — Опять тяжести носишь, могла сказать, что купить.
— Да я так, забежала по дороге, скидка была на курицу, надо будет, наверное, ещё штук пять взять, заморозить. Можно будет сразу разделать…
— Тут, это…, — немного взволнованно произнёс Михаил, — Мария Григорьевна хотела с нами поговорить.
— Важное что-то? Или ты опять без её ведома полку какую-то прибил не в том месте?
— Нет, ничего я не делал, Оль, просто сказала важный разговор.
Ольга постучала к матери в комнату. Новая белая дверь даже не дрогнула под костяшками её пальцев.
Сейчас в её памяти неожиданно всплыли тревожные воспоминания пятнадцатилетней давности. И дверь, висящая на одной петле, и забившаяся в углу мать, просившая брата не трогать её, словно старые чёрно-белые картинки замелькали перед глазами.
— Ма-а-ам, не спишь?
Мария Григорьевна не спала, слышала, что пришла дочь, поэтому выйти из своей комнаты уже была готова. Дверь распахнулась, и мать шагнула на свет.
Оля увидела эти покрасневшие глаза, чуть опухшие веки и, наклонив голову, словно заглядывая в лицо, схватила мать за руки:
— Что? Что случилось?
— Егор возвращается, срок заключения подходит к концу, он телеграмму прислал.
Мария Григорьевна взволнованно коснулась рукой кармана халата и достала небольшую свёрнутую бумажку. Бумага уже вся истрепалась. Было ощущение, что мать не выпускала эту «новость» из своих рук и перетирала её между пальцев. Оля протянула руку и забрала телеграмму у Марии Григорьевны.
— Уже? — тихо, почти не слышно, произнесла Ольга и посмотрела на мужа.
Михаил держал на руках трёхлетнего Павлика и не понимал, что происходит. Через пять минут все сидели за кухонным столом, не торопясь начать разговор. Мать вздыхала заметно нервно, словно готова была разрыдаться, но сдерживалась, Оля напряжённо смотрела в одну точку.
— Доченька, вам лучше съехать из нашей квартиры. Непонятно, что у него на уме, столько лет прошло. Боюсь я за вас, — мать перевела взгляд с дочери на зятя и замолчала.
— Значит, в тюрьме сидел, а не уехал на заработки, понятно, — Михаил встал и прошёл к окну.
— Я хотела тебе рассказать, Миша, но…
— Но не сказала. И вам спасибо, милая тёщенька, что приютили, кров дали.
Сейчас самый главный вопрос не давал думать о будущем, вопрос давил и заставлял дышать чаще:
— Не такая уж эта страшная тайна, что брат сидит, почему не рассказала?
— Мы думали, он не вернётся, или осядет где-нибудь.
— А он взял и вернулся, — Михаил осмотрелся.
Всё, что было в квартире, без исключения, было сделано его руками. Он год за годом сам делал ремонт. Снял сгнивший пол, штукатурку со стен, поменял сантехнику, двери. Всё нёс в дом, постоянно брал подработку, чтобы в семье было лучшее, а теперь ему предлагали собрать чемоданы и идти куда глаза глядят.
— Да, Мишенька, я же не гоню вас, боюсь. Ты же видел, что с нашей квартирой было раньше, это он, Егорка, сделал. Его когда ломало, он крушил и рвал всё, во что впивались ногти. Милиция его не брала к себе, в больнице тоже отказывали, так и жили, точнее не жили. Я до сих пор этот нечеловеческий взгляд его во сне вижу.
— А вдруг перевоспитался, столько лет прошло, а мам? Или … ты знала, что он вернётся, и просто ждала.
— А если и так, то что? Он мне сын. Я решила уже всё. Сама буду с ним жить. Меня не жалко.
— М-а-ам.
— Здесь со мной он под присмотром.
— Маленький он что ли присматривать за ним. Да и тогда не уследили, можно подумать, сейчас повлияете. Нет. Мария Григорьевна. Тут другое, мне ваш выбор совершенно непонятен.
— Обиделся? — будто упрекая, произнесла тёща.
— Нет, не обиделся, не оценил ваш выбор. Нас трое, а выбрали вы своего сына, от которого в жизни ничего хорошего не видели. Считаете, что впятером не уживёмся.
— А я, кажется, поняла, тут дело не в том, что она боится за нас. Мама всегда брата выбирала, если уж на то пошло, — Ольга встала и, скрестив перед собой руки, отошла к раковине.
— Не выдумывай, — недовольно высказалась мать.
— Я не выдумываю, это правда. Егор от первого брака, а я от второго. Первого мужа ты любила, ушёл, а за второго пошла, потому что сына растить одной тяжело было. Отец был прав, жалко не подтвердит уже, погиб. Ты всегда особняком держалась и меня к себе не подпускала. Есть и есть дочь.
— Я вас одинаково люблю. Да, мой сын оступился, но сейчас я о вас думаю, — возразила мать.
— Я помню, это одинаково. Я в больнице лежала, мне нужны были вещи, так ты сначала к Егору поехала, а уже потом, через день, ко мне.
— К нему в назначенное время можно.
— Так и ко мне в назначенное. С ним ничего бы не случилось, в следующий раз бы съездила. Прямо без сигарет и печенья прожить не мог.
Мария Григорьевна не ответила.
— Я из квартиры, что своими руками всю обустроил, уезжать не хочу. Давайте продадим, в крайнем случае, поделим деньги, и пусть каждый решает, как ему жить, каждый сам по себе. И этот Егор ваш и вы, — предложил Михаил.
В один миг вся прежняя жизнь всех, находящихся в этой квартире, посыпалась, словно карточный домик. Оля со своей обидой на мать, которая сбившегося с пути сыночка, как оказалось, оберегала. Михаил, которому стало жалко потраченных впустую времени, денег и сил на ремонт квартиры и Мария Григорьевна, так и не желавшая принять пагубную привычку сына за болезнь и считавшая, что сыну она сейчас нужнее, а дочь и сама может жить.
Спонсорский контент
Herbeauty
Почему Людмила была так несчастна в союзе с Владимиром Путиным
Узнать больше
— Быстро ты, мама, добро забываешь.
— Я помню всё, Оленька, всё помню. Но и он мой сын, здесь его дом, отказать ему я не смогу.
— А мне смогла, — Оля развернулась и вышла из кухни. Она закрылась с Михаилом и сыном в комнате и, включив телевизор, чтобы не было слышно, стала разговаривать.
Мария Григорьевна, подошла к окну и, закрыв глаза, подняла голову наверх.
«Хотела же как лучше, а дочь и зять обиделись, в двухкомнатной нам не разместиться».
Квартиру выставили на продажу на следующей же неделе, иначе никто бы никуда не уехал. Оля с мужем и сыном запаковали свои вещи и отправились к родителям Михаила.
— Они давно нас к себе приглашали, а мы тебя жалели, думали как ты без нас, а выходит, хорошо.
